•  Информационно-новостной портал
  •  
 
26.10.2010 14:46

”А.Анатолий Витальевич Смердов родился 25 июля 1950г в деревне Ванеево Хорошевского сельсовета в крестьянской семье. Имеет высшее сельскохозяйственное образование. Член Союза писателей России краевед, журналист.

С большой любовью и бережностью пишет автор о родной природе, о вечной и неразрывной связи сельского человека с его окружением, о замечательных людях, работающих и работавших на земле, для которых «труд и честь были превыше всего». Удивительная красота, щедрость отеческой земли, её отзывчивость на заботу и уход, необычные явления – всё это тема его многочисленных публикаций в периодической печати и трёх авторских книг «Вохмяки», «Лисичкин гостинец» и «Звенел колокольчик»

СТИХИЯ.

Шефов – зворыкинцев холостяцкая братия в колхозах всегда ждала с нетерпением. Это были молодые девушки, набранные из центра, юга и запада страны, только окончившие училище и начавшие работать. Как правило, половина из них выходила замуж за местных парней, оседая в основном в хозяйстве, а часть увозила наших женихов на свою родину. Коля, отслужив положенные два года, вернулся весной домой и получил новый бензовоз. Был дисциплинирован и аккуратен. Привезли «шефочек», и и горячая, молодая кровь взыграла. С вечера убегал к ним за 5 км, а утром сразу в рейс, не до еды, не до материных упреков. На последнюю ходку за горючим иногда прихватывал и свою девушку. Однажды увез ее до квартиры на машине, не поехав в гараж.

Короткая июльская ночь заканчивалась, брезжил рассвет, пробовали голос первые петухи. Роса и утренняя прохлада загнали влюбленных в кабину. Подружка оказалась на водительском месте, а у ухажера слипались глаза от утомления. По извечному женскому любопытству и непредсказуемости ей вдруг взбрело прокатиться самостоятельно. Поворот ключа, резкий газ и … вместо первой, задняя передача. Бензовоз взвыл, рванул и задней кромкой цистерны влепился в ветхий дом стариков Масленниковых. Дом выдержал неожиданный натиск, но лопнули и рассыпались две рамы, три бревна оконного простенка влетели в избу. Ополоумевших от рева, звона и грохота мирно спавших стариков с кровати как смыло.
Алексей Папиевич, путаясь в спадающих кальсонах, шарахнулся к западне подполья, вопя: «Матка, спасайся, ить это война!» У Раисьи же и ноги отнялись. Она, разбитой квашней распластавшись на полу, икала и мелко крестилась. Вдобавок ко всему в выбитый стенной проем просунулась перекошенная от испуга, со вздыбленными волосами, усатая и смуглая рожа и косноязычно заблеяла: «Дедунюшка, бабка, я случайно, я не хотел, я все отренти-монтирую!» Маленько оклемавшийся Папиевич начал соображать и оценил ситуацию цепким крестьянским умом: «Ты, милко, нас со старухой чуток жизни не порешил. Ужо, ишо поглядим, чего набедокурил?» Под скорбные Раисьины причитания произвели ревизию ущерба и наметили предварительный план восстановительных работ.
Весть о погроме разнеслась быстро, да и на цистерне был ощутимый след. Поехали с инженером на место происшествия. Папиевич уже все прикинул и накарябал на листке химическим карандашом. Меня попросил: «Вы бы, андели, Колькю шибко-то не наказывали, мы с имя полюбовно решим». Не один вечер Коля в поте лица ремонтировал рамы и восстанавливал простенок. Хитренький Папиевич, под «стихийное бедствие», выклянчил со склада несколько рулонов толи и заставил его еще и обшить снаружи весь дом, пробив в пазах рейками, для крепости и тепла… А любовь, из-за стресса и трудов, постепенно как-то засохла и иссякла.

ДУМЫ МОИ, ДУМЫ.

- И почто мне белый свет не мил стал, без всякого интересу живу? - думал Виссарион Прокопьевич, ворочаясь на кровати у тёплого печного бока: и перина хрустит, и подушку комит, и старуха на диване всё сопит, и кошка по полу топочет. Ох-хо-хо! К-х-ха! Н-да-а...
Придумал же поп нам имечки по святцам! Пантелеймон, Агафья, Хари-тон, да и меня угораздил. Ну Лизавета – куда ни-то. Полегли, братовья в войну и сестёр теперя нет... Висарик! Тятька с мамой ласково звали... И где-то на Печоре ваши косточки догнивают, когда в тридцать первом кулачили да увезли? А мы-то как выжили - диво! Кабы не дедко, дак и похезли бы. До учёбы ли? А ведь смышлёный был, задачки, как семечки, щёлкал. Три зимы – всё и образованье. В роботушке-то столь, сколь и себя помню. Ну, дак оно и не хуже. Для того и живём, чтоб чего-то делать да уметь, робёнков вырастить, какими тоже люди не похармуют.
Эх, Натолька! Сколь на тебя надеи было. На анжинера выучили. Как там ты в Мурманьске со своей Нонкой-стерьвой? Матка все глаза выревела, тебя ожидаючи. И почто ты такой податливой? Всё бабу слушаешь? «Вы несовременные. А-на-хор-низм!» Тьфу! И не выговоришь.Это же надо так обозвать. Сама ты «хренизм». Ниверситет, вишь, она кончала... И дитёнка не завели. Нету продолженья роду и фамилии. «Для себя жить в первую очередь». А на хрена такая жисть? Пять с половиной десятков мужику, а волос на голове осталось, как у телушки на одном месте. Разжирел. Прежние штаны и рубахи уж не налазят. Мне послал. А на что? И своё не доносить. Уж и пензию ему назначили. Да я в его годы трёхсаженные кряжи поднимал. А он позалонись был, дак на первом покосиве от меня отстал. «На юг ездим, к морю». А врозь-то почто? Одно непотребство. Эх, Натолька...
Да-а... А Настя-то моя баская девка была. И на работу ухватистая. Невеличка, а всё ломила, другому и мужику невмоготу. Ну, дак я-то с войны пришёл - было на что поглядеть. Гимнастерочка офицерская, галифе, сапожки хромовые, медали позванивают. Придём к ним в деревню на игрище - глазами постреливала. В писнях, когда в кругу «ветлугая» плясали, всё друг дружке и сказали. Как там она зачинала:

Гуси по небу летели, я по тропке лесом шла, 
На сегодняшне гулянье из-за дролечки пришла.
А я и откаблучиваю:

Мы нездешние - приезжие из Вохмы из села.
Погуляй, моя головушка, покуда весела.

И другие ухажёры заглядывались, да отшибала:

Изменяешь, дроля, ты, на то место будет три. 
А не три, дак будет пять, а не пять - дак ты опять

Поди, с месяц только и дролились. В сельсовет поехали, уписываться:

Колокольчики забрякали под крашеной дугой. 
Собирай, матаня, юбочки приехал за тобой.

Пятьдесят шесть годков прожили... Оборони Бог, ежели она первой помрёт. Спервоначалу на войне-то и не страшно. А и какой ум-от у семнадцатилетнего парнишка? Это потом, после ранения да госпиталей шибко жить захотелось. Ведь даже девок не довелось целовать. На роду, что ли, мне написано боле с топором да деревом валандаться? Вытянуть бы те переправы в одну линию - поди не одна сотня километров. Полбатальона на Днепре легло. У Аркашки Худякова, Митьки Князева да Васьки Герасимова и могилок нет. Бомбами порвало да утопили. На Висле Володьку Пономарёва убило, а на Шпрее уж без земляков был. А сколь нас у мелких рек, в болотах осталось... В атаку не ходил. А попробуй с мосинской винтовочкой на гольном бережке от фрицевских автоматчиков отбиваться? То-то!
Девки, слава Богу, в нас пошли. Тоже выучили. И зятья не уросливые, не пообижусь. Нинка вон начельником стала в какой-то ихней управе на Украине. Фамиль только спотыкистая - Надыкто. И внуки-хохлята к нам со всем почтением, что Тарасик, что Миколка. Звонят, а приезжать стали реже. Границы, вишь, теперя меж нами. Порезали государство на куски, как пирог. Одна маета народу.
Тонька в Сибире худее живёт, и мужик попивает. Не анкоголик, зря не скажу. Да и уважительный Пашка-та. Внучка, опять Настя, в академии четвёртую зиму учится. Не пойму – на кого. На какого-то менжира. Эта кажное лето у нас. Старуха на неё только не молится. Уж не просидит, негулливая, да лицом на бабку смахивает.
Едрит-твою налево! Как нога-то раненая мозжит. Поди, к метели. Опять от наших Чертей до соседнего Рая на лыжах выбираться. Борисоглебская -писанное название деревне. А вот, поди ты, только Чертями зовут. Черти и есть. Поля уже сколь лет не паханы. Березняк к осыркам подступил. Домов тридцать было, десять осталось, а жилых изб пять. Старичьё одно – хлам да вывих. От колхоза нашего передового «Новый мир» остался один пшик. За что жизни ломали и клали? А робили-то как, нонешним и не снилось. Тарелку вон внуки к стене пришпандорили. Гляди телевизер хоть все три уповода. А и то. Чем нам со старухой заниматься? От скотины во дворе и запах исчез. По смогаю и земельку ковыряем. Картох маленько, огурцы, помидоры, лук да галанка. Круг избы, тропки да заулок только и окашиваю. Да-а! Дожились. Правду бают - до старости легко дожить, а вот до смерти как? Раньше дров беремя принесу – на всю истоплю. А надысь упал у брундучка с пятью полешками. Старуху переполошил, едва отводилась. В голове кобылки стрекочут, в груди котята играют. А ну, как и преставлюсь в одночасье? И домовины нет! Сколь всего всем за жизнь смастерил, и домовин тоже. Себе-то почто запасти не надоумился? Обмишурился.
К председателю завтря торкнусь, в Рай, к Николаичу. Не сельсовет теперя, а сплошное поселенье. Эт, удумали, головы садовые! Варнаков разных ране высылали на поселенья. Нас-то всех оставшихся почто скопом так зачислили? Презирают, не иначе. Николаич - мужик свойский. Просьбишку мою на карандаш возьмёт. Гроб закажу по самоличной моей мерке. С материей. Привезёт из Вохмы. На поветь занесём. Без запасу никогда не живал, непривычно. Ну, опосля сколь-нибудь и ещё потрепыхаемся.
Дышит ли Настя-то? Дышит, посапывает. Ты, что ли, Мурка, приладилась усами щекотить? Ложись дава-ко, маленько соснём.