•  Информационно-новостной портал
  •  
 
Вохма. Новых Василий Алексеевич

Биография.
Новых Василий Алексеевич.
Родился в 1955 году. Из крестьян. Окончил сельхозинститут. Служил в Советской Армии, офицер запаса. Работал экономистом, директором животноводческого комплекса, учителем в школе, охранником и кочегаром. Трудоголик. Рубил лес, косил траву, пахал землю, сушил зерно. Построил дом, вырастил сына и посадил сад. Стараюсь жить в гармонии с природой. Больше тридцати лет занимаюсь пчеловодством на профессиональном уровне. Христианин. В людях ценю человечность и ответственность. Увлечение – техника. Свободное время провожу в лесу.

 

Рассказы.

Лисята.
Давно это уже было, я учился тогда в начальных классах.
Как-то по весне, в середине мая, родители ушли в лес заготавливать дрова. Лес тогда принадлежал крестьянам, и деревня сама решала, где рубить и что рубить. Технология заготовки не  менялась столетие. Деревья спиливали поперечной пилой, очищали топором от сучков и распиливали на двухметровые бревна-тройники. Тройники за лето высыхали, их снашивали в одно место и ставили костром вокруг растущего дерева. Иногда использовались два стоящих рядом ствола, для чего клали на нижние сучья или привязывали поперечину, и костер тогда получался в виде шалаша. После установления снежного покрова дрова вывозились домой на конных санях. На сани устанавливали две деревянные дуги, укладывали на них тройники, привязывали веревкой  и в путь. Привезенные бревна клали на стрелюгу и распивали на 3 части, отсюда и слово – тройник.
В прошедшую зиму часть дров осталась в лесу, и отец решил посмотреть их. Внутри шалаша он обнаружил лисье семейство. Часть бревен убрали, чтобы можно было пролезть человеку.  Лиса убежала, оставив 5 маленьких щенков, которых стали ловить и заворачивать в снятый с матери рабочий халат. Лисята  разбегались, кусались, а появившаяся лиса в суматохе одного из них утащила. Добычу понесли домой в сопровождении лисы, шедшей в отдалении сзади. На усадьбе у нас стоял небольшой амбар размером метра 3 на 3, с дверьми и полом, мы называли его амбарушкой.  Туда и поместили лисят – отец твердо решил вырастить их и пустить на шапку и воротник пальто матери. Пол помещения засыпали опилками и соломой, в углу у двери поставили чугунок с водой. Да и сама дверь на день открывалась и в проем вставлялся деревянный каркас, обтянутый металлической сеткой. Поначалу лисята дичились, отказывались от пищи, но уже на другой день вовсю лакали молоко, налитое для устойчивости в глиняную плошку. Ели они практически всё: хлеб, кашу, вареную картошку, рыбу, мясные обрезки, но особенно любили хрящи и мелкие кости из супа. У нас всегда был полный двор скотины, поэтому мясное на столе стояло ежедневно. С зимы оставалась свинина и телятина, подсоленные, уложенные в кадки и спущенные в ледник. Ещё было запасено к лету сушеное мясо и конечно любимая баранина. От трех овцематок два раза в год рождалась уйма ягнят, которые на зеленой травке, хлебушке и вольном воздухе росли словно на дрожжах. В летнюю пору раз в две недели, самого толстого барашка пускали на свежее, жирное нежное мясо. С морской рыбой было ещё проще – её покупали плитами. В вечернее время в деревню регулярно приезжала автолавка и привозила свежемороженых хека, окуня, камбалу,  и ещё уйму других продуктов и товаров. Лисята предпочитали речную рыбу, которую я ловил на самую примитивную снасть. Поймать удавалось только тех, кто был глупее меня: верхоплав, кузнечиков, синтебрюх и усачей. С мышами помог кот Буско. Полосатый друг их постоянно ловил и играл, мне оставалось  только отнять у него полудохлую страдалицу и забросить в амбарушку. Со временем кот познакомился с лисятами, обнюхиваясь через сетку, проникся к ним симпатией и стал приносить и складывать задавленных мышей прямо у двери. Летом я угощал подопечных огурцами, ягодами и грибами. Спали лисята в дальнем углу, сначала зарываясь в натасканную туда солому, а повзрослев, укладывались сверху, прижавшись друг к другу. В углу у двери был туалет, отец вечером убирал его с помощью скребка и лопаты и насыпал свежих опилок.
Отец с матерью в летнее время без выходных работали в колхозе, оставляя меня на хозяйстве. Я регулярно поливал огород, черпал из колодца воду в две огромные 40-ведерные бочки, кормил двух маленьких поросят теплым молоком с хлебом, двух больших гонял в пригородку и приводил обратно, встречал из стада корову с теленком и овец, ходил в лес за ягодами и грибами и выполнял ещё массу разных дел. Правда у меня была помощница – шустрая и вертлявая, рыжая с белым, собака Дамка. Она понимала, казалось, каждое слово, а указания выполняла с рвением и радостью. Собака круглосуточно охраняла дом и усадьбу от бегающих, прыгающих и летающих любителей чужого добра.
Лиса приходила за своим каждую ночь, и Дамка с лаем угоняла её. Лисью породу она сильно невзлюбила, когда лишилась ежедневных суповых костей. Иногда собака устраивала с лисой шумную грызню, и проснувшийся отец бегал на распорядки.
Когда деревенские жители узнали о лисятах, к нам, словно в зоосад, повалили посетители. Даже древние дедушки спустились с печей и, шаркая по траве валенками, приковыляли посмотреть невидаль. О  друзьях-приятелях и говорить нечего, они прибегали каждый день. Я находился на пике славы: показывал, рассказывал и даже открывал решетку. Кончилось все тем, что один лисенок убежал. Вернувшийся вечером с работы отец загнал меня ремнем под кровать и долго пугал ужасными карами. Бить он меня никогда не бил, но страху нагонял до слез. Вошедшая в дом мать остановила расправу, набросившись на отца со словами: «Отойди от ребенка, азиат!».
К сентябрю лисята подросли, поумнели и загрустили в неволе. Я прибегал из деревенской школы и сразу к ним. Потчевал воспитанников шаньгами, пирогами, сахаром и конфетами. Они по очереди аккуратно брали из рук, ни разу не укусив меня. Лисичка-самочка не боялась меня совсем. Просунув руку в щель, я гладил её по спине, чесал за ушами и под мордочкой. Лисята радовались мне, устраивали шумные игры. Они гонялись за собственным хвостом или друг за другом, бегая по кругу. Места было мало и приходилось запрыгивать и пробегать по стенам.
Сердитый осенний ветер, посланник скорой зимы, рвал с деревьев разноцветные листья. Лисята готовились к холодам, они опушились, округлились, стали яркими и красивыми. Отец удовлетворено потирал руки, а моё сердце сжималось от горя. Мать, видя мои страдания, поговорила с отцом: «Не надо мне никаких воротников, отпусти лисят». «Этого не будет, я что их полгода зря кормил?» - было его последним словом. Спасение пришло неожиданно. Через несколько дней, ночью, лисята исчезли. Разъяренный родитель обнаружил подкоп под амбарушку. Лиса выкопала ход под стену, прогрызла трухлявы пол и увела детей. Моё счастье не знало границ! Хуже всех было собаке: «Ты зачем лисят отдала», - грозно опрашивал её отец – «зайчиком тебя лисица купила?». Дамка покаянно визжала, отводила глаза, стелилась по земле и смягчила отцовский гнев. Да это было и не трудно – в ней не чаяли души. Когда-то собака трое суток караулила в поле оставленную отцом кепку, и он выиграл на спор две поллитровки. Вскоре я загребал опавшие листья и нашел у забора столько присыпанных заячьих лап, что их хватило бы на трех зайцев.
Дамка погибла года через два. Декабрьским вечером, когда двери с улицы в сени ещё не были заперты на запор, собака с жутким визгом заскочила в коридор. Отец собирался спать, и как был – в нижнем белье, босиком, выбежал из избы. На его глазах, в свете тусклой 15-ваттной лампочки волк вцепился собаке за загривок и метнулся в распахнутую дверь. Схватив стоящий у косяка метровый деревянный засов, отец кинулся за ними. Волков было двое – молодой впереди, а матерый, с заброшенной на спину собакой, тяжелыми скачками двигался следом. Отец видел, что собака живая и очень хотел отбить её, но разрыв в два-три шага не сокращался, занесенная снегом дорога была убродна. Несколько раз кидал засовом по ноге волка, пытаясь подбить, но безрезультатно. Через 300 метров дорога вошла в лес, и волки, свернув в сторону, исчезли за деревьями. В лесу несомненно была стая, и человеку угрожала смертельная опасность. На следующий день отец нашел место звериного пиршества, от Дамки не осталось и костей, только клочки рыжей шерсти да пятна крови на утоптанном снегу.
Сбежавшие лисята стали приходить к нам ежедневно. Собака угоняла их за кусты, и я приносил еду туда. Из рук они не брали, но подпускали шага на два, и я подкармливал их всю лютую и снежную зиму. С началом весны наши встречи прекратились, но в июне молодая лиса привела к дому трех своих щенков.
Летами и зимами прошли десятилетия. Лисы и теперь не забывают родительский дом, и у меня всегда поднимается настроение, когда вижу на снежной целине красивые цепочки лисьих следов. Я оставляю им в укромных местах угощение в виде куриных косточек и хлебных сухарей, а они, в благодарность, не пускают в яблоневый сад косых оглоедов – зайцев.
Три года назад, в начале февраля, к нашей бане намело высокий сугроб снега и крупный, красно-рыжий лис каждую ночь забирался по нему на крышу. Рядом с баней проходила тропа кота Рыжика, который вечерами по ней к своим товарищам в деревню. Лисовин явно устроил охоту, но коту было 12 лет, и он оказался умнее… двухнедельное осадное время Рыжик с комфортом провёл на русской печи, которую я специально для него топил через день. Наконец лису надоело сидеть без дела, а может, переключился на амурные дела, но он оставил кота в покое. Рыжик немедленно отправился «по девкам» и притащился домой только через неделю на двух с половиной лапах, изодранных в хлам и сильно похожий на астраханскую воблу. Проглотил уйму провизии, слушая располосованными ушами мои морали на тему: «Что тебя скоро, скотину, на инвалидной коляске привезут». Затем был намазан зеленкой, забинтован и посажен на любимую печь под домашний арест до полного выздоровления.
Василий Новых.

Золотой гребешок.

     Мы жили в деревне и всегда держали кур. Молодняк мать выращивала свой, для чего ежегодно сажала запарившую курицу на свежеснесённые яйца, и та выводила десятка полтора разноцветных цыплят. В тот год цыплят вывелось много, к официальной наседке добавилась нелегальная. Одна из куриц захотела стать мамой: нанесла в укромном месте яиц и уселась на них. Клушу искали, но тщетно. Она же на глаза не попадалась, кормилась ночью и вышла к людям, когда в гнезде запищал первый цыпленок. Малышня подрастала, оперялась, и к осени молодые петушки уже пробовали голоса, перхая на все лады. Позже они стали до крови драться между собой и обижать молодых курочек. Самого крупного белого петуха отец решил оставить на племя, а остальных пустить на мясо. Мне нравился другой петушок – небольшой, разноцветный, с переливающимися на солнце перьями – он был необыкновенно красив. Часто я подзывал его: «Петя, поклюй горошку». Он доверчиво прибегал, смотрел на угощение янтарным глазом и деликатно брал из протянутой ладони по одной горошине. Оба петуха остались в зиму, а весной были сведены с курами, заменив старого, выбракованного петуха. Допущенные до прекрасной половины вчерашние друзья немедленно рассорились. Белый петух, более крупный и сильный, стал вожаком и ходил впереди кур, а мой любимец замыкал арьергард. Иногда, улучив момент, он воровато запрыгивал на отставшую курицу и спешно делал мужское дело. Кура возмущённо кричала, прибегал лидер и угонял насильника. Соперничество кончилось печально, однажды цветного петуха нашли убитым. Между тем, привыкший ежедневно драться и быть победителем, белый петух заскучал в женском обществе и начал искать приключений. Для начала он поклевал мать, которая немедленно посадила нахала под пустую бочку на трое суток без хлеба и воды. Уяснив, что кормилица – это свято, петух переключился на других домочадцев. Больше всех доставалось мне. Почти всё лето я был в отпуске и жил у родителей, занимаясь пчёлами. Первоначально, в сражении со мной, петух практиковал открытый бой – нападал спереди. Я всегда ходил с палкой, которой толкал его, пятящегося назад, до канавы с водой и спёхивал туда. Искупавшись десяток раз, неприятель переменил тактику – сделал ставку на засады, которые устраивал в самых неожиданных местах – зарослях крапивы, в густой траве, под кустами и строениями. Нападал он теперь подло, сзади, но атака всегда прекращалась, если я успевал обернуться. Разбойник делал вид, что он просто гуляет. Своим гаремом петуху заниматься было некогда, и предоставленные самим себе куры подверглись нападению коршуна. Хищная птица камнем упала с неба на черно-белую пеструшку, захватила её в когти и тяжело махая огромными крыльями, стала отрываться от земли. Сидевший, как обычно в засаде, петух услышал птичий переполох, прибежал и увидел настоящего врага. Вот здесь он и отличился. Взлетев на высоту нескольких метров, петух напал на коршуна сверху и отбил курицу. Окровавленная и испуганная Пеструха забилась под кусты смородины, а соперники комом упали на землю и продолжили битву. Сражающийся за правое дело петух обрушил на агрессора шпоры, клюв и крылья. Тот, не выдержав натиска, отступал, шипя и щёлкая клювом. Потом коршун сумел взлететь и полетел восвояси, припадая на поврежденное крыло. Разошедшийся не на шутку победитель ещё долго кокотал и хлопал крыльями, вытянувшись на мощных ногах. Вытащив пострадавшую курицу из кустов, я осмотрел её. Под крылом, на боку кожа была разорвана и вместе с перьями опустилась вниз, оголив мышцы. Подумав, припудрил рану сухим пенициллином из пузырька и вживую сшил кожу обыкновенной швейной ниткой. С неделю у Пеструхи был жар и она отлеживалась в холодке – ямке под черемухой, куда я ежедневно выливал по ведру ледяной колодезной воды. Удивительно, но курица поправилась и жила ещё несколько лет.
Возомнивший себя и распоясавшийся вконец петух однажды напал на отца, отец – фронтовик, начисто лишённый сентиментальности, был крут и спор на расправу. Резким движением руки оторвав штакетину от забора, он яростно принялся выхаживать ею подлую птицу. После нескольких ударов петух свалился замертво, а затем усопшего взяли за ноги и, с подходящими к случаю матюгами, выбросили на помойку. Радость моя была преждевременна, уже на следующее утро оживший петух дерзко сидел на заборе и кричал во всю голову, приветствуя наступающий день. Правда экзекуция пошла на пользу, завидев отца, он убегал со всех ног. Страдали от сатрапа и домашние питомцы. Местный кот, создание хитрое, наглое и ленивое, был близко знаком с петухом и боялся его, как огня. Выйдя по утру на крылечко, он долго озирался по сторонам, нервно стуча хвостом, затем отчаянным броском добегал до изгороди, запрыгивал на неё и спешно уходил подальше. У входа в дом находилась «квартира»  чистокровной «немки» Даны. Умница собака не знала привязи и ревностно охраняла дом с прилегающей территорией. Летними днями она обычно дремала в тенёчке. Петух, естественно, не оставил собаку без внимания. Боком, неслышно подбирался к ней и поворачивая голову, в упор рассматривал поочерёдно обоими глазами. Чувствуя чужое присутствие, Дана просыпалась, рыча показывала зубы, и петух, опять же боком, отходил от неё. Впрочем, однажды он осмелел, клюнул врага в кончик носа и убежал. Возмездие последовало немедленно, Данка в два прыжка догнала наглеца, прижала лапой к земле и вырвала у него роскошный хвост, оставив, словно в насмешку, одно перо. Оглашая окрестность дикими воплями, соря пухом, петух залетел на сеновал и долго разорялся там, очевидно проклиная собаку.
Отсутствие хвоста на бойцовские качества не повлияло. Уже через несколько дней драчун пришёл разбираться со мной в гараж, где я промывал в ванночке с соляркой тракторные детали. Не раздумывая, я выплеснул содержимое ванночки прямо в наглую пернатую рожу. Эффект был сильный – ошарашенный и ослеплённый петух кинулся бежать обратно, ударяясь о встречающиеся по пути предметы. Я надеялся, что он ослеп, но увы. Вскоре, спрятавшийся под машиной бандит неожиданно напал сзади, исполосовав шпорами и исклевав клювом мои ноги, оставив на икрах звездообразные синяки. Наши бои с переменным успехом продолжались до конца лета, пока мать не огоревала где-то взрослого петуха на замену. Ну а замучавший всех террорист был казнён – отец с удовольствием отрубил ему голову на широкой сосновой плахе. Вечером состоялся ритуальный семейный ужин из сваренного в русской печи злодея, и куриный суп на молоке с яйцом был необыкновенно вкусен.
Ещё с неделю я ходил по усадьбе с опаской, оглядываясь кругом и медленно привыкая к мысли, что мирная жизнь – это огромное счастье!

                                                                                                                                                                       Вохма. В. Новых

 

Осина.

 

Николай Ювинальевич, резкий жилистый мужчина в расцвете лет, торопил лесорубов. «Давай-давай, народ! Веселей! Семь часов скоро, а у нас не у шубы рукав!». Был Ювинальевич мастером местного лесхоза и отвечал за организацию заготовки и вывозки древесины. Работяги неспешно таскали в фургон автомашины, бензопилы, канистры с бензином и маслом, точили на наждаке цепи к пилам и топоры. При этом еще успевали курить табак и шутливо задирали друг друга; гогот стоял такой, что казалось, качалась чуткая предутренняя тьма. Народу было много – работало две бригады: вальщики леса  с помощниками, сучкорубы, чокеровщик и трактористы. Наконец загрузились, и надежная «Шишига» - ГАЗ-66 уверенно отправилась в неблизкий путь. Лесная делянка находилась километров в 30 от райцентра. На место добрались в предутренних сумерках и споро, без раскачки принялись за работу. Механизаторы прогрели паяльными лампами моторы, залили в систему охлаждения горячую воду. В морозном воздухе резко и отрывисто зазвенели пускачи, раскручивая коленвалы основных двигателей. Лесорубы с мастером шли на лесоповал. Зимняя северная тайга выглядела хмуро и неприветливо. Стоящие у дороги ели-великаны недовольно качали лохматыми вершинами, словно осуждая: «Опять приперлись, губители». Выпиленный ровным прямоугольником лес обнажил свое сокровенное нутро – крепостной стеной стояли литые стволы, наполненные дремлющей смоляной силой. Лес хотел жить, но был обречен и беззащитен перед человеческим разумом и железом. И все же у елей нашлась защитница – исполинская осина. Раскинув в головокружительной вышине гигантские сучья, она словно руками обнимала прильнувшие к ней деревья. Ювинальевич походил вокруг осины, прикинул диаметр: «Полтора метра самое малое», - озабоченно проговорил он – помучаемся мы с ней ребята». Одна бригада ушла на свой участок, а другая осталась у подножия великана.

            Технология лесозаготовки была стандартной, в отведенных к рубке лесных массивах через расстояние 40-50 метров строго параллельно пропиливались волока шириной 5 метров. Спиленные деревья вытрелевываются трактором на разделочно-погрузочную площадку. Место между волоками называют «пасекой». Лес с «пасеки» валят вершинами на волок, под углом 45 градусов и вытаскивают по нему же, сохраняя при этом хвойный подрост.

            Осина стояла почти в начале «пасеки», и, свалив десятка два деревьев, вальщик добрался до нее к 10 часам утра. Рабочая длина шины бензопилы «Урал» 46 см была не сопоставима с толщиной лесной королевы, и ствол стали пились уступами, сначала в направлении валки подпилили двумя горизонтальными срезами на глубину 40 см, а затем начали спиливание с противоположной стороны. Ювинальевич в нервном напряжении руководил процессом и когда недопил ствола составлял сантиметров 20, велел остановить пилу. Осина не падала, пилить дальше было крайне опасно – дерево могло соскользнуть с пня и задавить людей. «Будем сбивать соседними деревьями» - распорядился мастер. Стали спиливать и ронять на осину стоящий рядом с ней лес. Безрезультатно! На обед бригада не пошла – пилила, да и зависшие деревья, «висяки», оставлять в делянке без присмотра нельзя. К пяти часам вечера весь лес с пасеки площадью 50 на 80 метров был повешен на осину шатром.

            Нет, не зря Николая Ювинальевича назначили мастером: был он инициативен, находчив и нашел возможность свалить непокорного исполина. За «визирой» - границей отведенного к рубке участка леса, стояла мощная, в обхват, ель.  «Валим елку на осину, я договорюсь с главным лесничим об отводе» - скомандовал он. Вековая ель набрала при падении скорость и ударила всем своим хвойным весом. Огромная масса подпиленных деревьев рухнула вниз. Раздался страшный треск, взметнулось вверх облако снежной пыли, глухо, словно от боли, застонала земля, а проснувшееся эхо долго гуляло по темно-зеленым заснеженным далям. Поверженного гиганта на завтра два сцепленных цугом трелевочника – пятьдесятпятки вытащили на погрузочную площадку. Объем ствола составил почти 16 кубометров, половину воза лесовоза. Мощный погрузчик ПЛ-2 захватил дерево в хищные челюсти и, напрягая все лошадиные силы с трудом поднял, перенес через себя и положил на захрустевший лесовозный прицеп. Лес вывозили длинномером – хлыстами, километров за 60 на железнодорожную станцию Малое-Раменье. Там его кряжевали, сортировали, загоняли в пилораму и отправляли пиломатериалы потребителю вагонами. «Слава тебе Господи, - перекрестился мастер Ювинальевич – пусть теперь с этой чертовой осиной мужики на пилораме тренируются». Да, видно поторопился сказать и сглазил. Двигающийся лесовоз в этот момент переезжал упавшую поперек дороги хламину – сухарину. Машина проехала благополучно, а прицеп нет. Длинное деревянное дышло прицепа-роспуска не выдержало нагрузки и сломалось. Воз пришлось выгружать. При выгрузке у челюстника оторвало «уши» всех четырех гидроцилиндров. В делянку привезли мобильную электросварку, заварили погрузчик и кое-как сняли осину с воза. Дерево отодвинули в сторону и решили оставить до лучших времен.

            Через несколько дней, утром, по пути в лес заехали как обычно в колхозную мастерскую. В трактора ежедневно требовалось три фляги горячей воды, которые Николай Ювинальевич наливал у кочегаров за разумное алкогольное вознаграждение. В кочегарке сидели местные механизаторы и травили баланду. «Слушай, Ювинальевич,  - подошел одни из них, родственник Володя Картовщиков – помоги с дровами». «Да, строго у нас, Володя, с этим делом, все подчистую вывозим. Есть, правда, осина, только тебе ее не утащить». «Мне на бульдозере не утащить?» - горячился Картовщиков – «быть того не может, у меня и трос есть новый на 20». Слово за слово и поспорили мужики на литровку – хитрован Ювинальевич о размере дерева промолчал. К обеду Володя бойко прикатил в лес на синем «казахстане» - тракторе ДТ-75 с бульдозерной лопатой. Прицепившись к осине, он долго и безуспешно мучал её. Конечно, у Ювинальевича не хватило совести гнать трактор за 10 верст порожняком. Подобрал две подходящих березки, осинку, да парочку крупных елок-сухар. Воз набрался приличный, зацепили на три чокера. Трактор с трудом взял с места, густо задымил чернотой, загудел, заревел, жалуясь на непомерную ношу и пошел, пошел потихоньку, родимый. Через сотню метров хлысты обдернуло о дорогу, они заскользили, тракторист сбавил обороты двигателя и включил повышенную передачу. Набирая ход, ДТ-шка скоро скрылся за поворотом накатанной лесной дороги, и лишь отставший от него голубой дым опрометчиво играл с веселым ветром.

            Машину с возвращающимися домой лесозаготовителями остановили вечером у придорожного магазина. Володя подал в кабину пакет с тремя бутылками водки; он был человеком слова и чести. Райповский магазин еще работал и Ювинальевич, сидевший в кабине думал не долго: «Ещё пару пузырей возьму, и в аккурат по стакану на брата выйдет». В магазине добавил еще на буханку черняшки и копченую мойву, благо, в кармане шуршало.  Отъехали от села немного, встали у перелеска – место высокое и веселое. Хорош наш народ тем, что никогда не отказывается выпить, а тут с устатку сам Бог велел. Поставили на стол припасы, вытерли чистой тряпицей запылившийся было стакан и за дело. Поскольку лить? - озаботился Ювинальевич, энергичным встряхиванием пуская в бутылке «зеленого змия».  «Давай по половине, посидим малехо, отдохнем», - загалдели возбужденные мужики. Искромсали на ломти хлеб, поотрывали головы у мойвы, и пир покатился горой. Дышала малиновым жаром чугунная печурка в углу КУНГа (кузов универсальный герметичный), слоями стоял ароматный табачный дым, шла веселая мужицкая расслабуха. Развязавшиеся языки говорили все сразу и ни о чем. Время пролетело незаметно – все хорошее кончается быстро. Дома ждали и переживали хозяйки, не случилось ли чего с кормильцами? Работа в лесу тяжела и опасна, а сердце у наших прекрасных половин жалостливое.


            Так и завершился очередной трудовой день у русских мужиков – лесорубов.

                                                                                                                                                                                 Вохма. В. Новых

                                                                            *****

  За высоким забором, защищающим пасеку от северо-западного ветра, послышался странный шум, усиливающийся и переходящий в хаос. Спешно закрыв осматриваемый улей, я подтащил к забору несколько свободных металлических подставок под ульи, сложил стопкой и забрался наверх. Заброшенное крестьянское поле, открывшееся взору, было пустынно, а вот небо над ним словно кипело в вышине от беспорядочно летающих и курлыкающих на все лады журавлей. Птицы, которых я насчитал около шестидесяти, перемещались семейными шеренгами по 4 - 5 штук - самцы, молодняк и заботливая мама сзади. Было видно, что члены каждой семьи хорошо слетались, были дисциплинированны и маневренны. Скоро прояснилась и причина столпотворения пернатых гостей - из-за недалекого леса послышались ответные крики, и обозначилась пятерка журавлей. Я сразу вспомнил, как в начале мая над полем кружила стая из трех десятков птиц. Летом, на тихой вечерней зорьке, иногда доносились неясные звуки со стороны речки Конницы. 

Там, в двух километрах от нас, находились запущенные сенокосы - низкие и влажные, поросшие осокой, камышом, таволгой и рогозом. Впервые на моей памяти пара журавлей осталась здесь на гнездовье и удачно вырастила потомство. Сейчас они спешили на зов товарищей и кричали сами: "Братцы, подождите нас, не оставляйте!" От журавлиного сообщества отделились две семейные группы и полетели навстречу собратьям, расспрашивая по дороге" "Как вы здесь одни летовали, всё ли хорошо, мы так беспокоились?" "Всякое было, особенно лиса одолевала, но выжили и не одни мы - смотрите каких молодцов вырастили" - слышалось в ответ. "Молодцы" удивленно вертели шеями и задорно махали крыльями, выбиваясь из строгого ранжира. Радостный гвалт встречи перекрыла резкая и требовательная команда главного вожака - "всем строиться и в путь!" По оба крыла лидера встали сменные вожаки со своими семьями, за ними стали пристраиваться другие родственные группы и пошло коллективное махание крыльями до двух метров тридцати сантиметров в размахе, когда воздушный поток от переднего поднимает заднего. И повёл, потянул походный вожак птичий караван на юго-восток, в сторону обширных клюквенных болот. Еще изгибались какое-то время стороны клина из-за нетерпеливости и азарта молодёжи, но лётная скорость всё возрастала, а вместе с ней и порядок в строю.

В светлый солнечный день середины августа полились с небес прощальные голоса красивых и сильных птиц, опустив на землю прозрачную пелену легкой печали. В сердце моё вошла грусть бытия и скоротечности жизни. Журавли словно жаловались на тяжесть разлуки с родиной, трудность и опасность долгого пути, негостеприимность постылой чужбины. Многие улетали в вечность - обратно вернётся едва ли половина. Запрокинув голову, ловил и провожал повлажневшим взглядом силуэты вечных странников - священных для русского человека меньших братьев. Вот и растаяли в синеве черные точки, зыбкая полуденная тишина поглотила звуки птичьей стаи, а я всё махал рукой и шептал вздрагивающими губами: "Лёгкой дороги вам, ребята. Возвращайтесь весной, я буду очень ждать!"

 

2016 г.                                                                                                                                                       п. Вохма. В. Новых


Дым.

 И дым Отечества

Нам сладок и приятен.

 

  Дым в избе Дуньки Макуры висел коромыслом и ему было хорошо. Три десятка крестьянских душ разного пола, сидевшие на лавках вдоль стен, к дыму привычны с рождения и им тоже было хорошо. Заделье было важное - собрались на беседки. В январские святые вечера в северной деревне это было любимым развлечением. Мужики предавались пороку: играли в карты - на деньги, в петуха. Столешница, выскобленного добела, косарем, с горячей водой, стола, стоящего в красном углу у божницы, завалена царской монетой, медью - от копейки до трех. Азарт играл, хмелил кровь и кипятил мозги. Риск заставлял хвататься за табак. Курили махорку и самосад. Трубки, цигарки, кто к чему приучен. Угощали друг друга, забористо кашляли, и с затейливой восторженной руганью хвалили чертово зелье.

  Дым любил мужиков, и они отвечали ему взаимностью. Волшебная фраза: "Ну, давай подымим" - заставляла немедленно доставать кисеты и крутить самокрутки. Падали на пол трескучие искры от мощного вдоха, а выдох рождал дымное царство. Дым клубился, плавал, растекался и наконец улетал, оставив свой запах в волосах и одежде. А как комфортно ему было с мужиками у горевшего костра! Рассевшись вокруг огня, они вели огненные беседы или предавались воспоминаниям о старой жизни. По ходу общения подбрасывали в пламя вереск - верескающие от жара ветки можжевельника, выделяющего при сгорании пряный, очищающий аромат.

  Заслушавшись, дым нечаянно лез мужикам в глаза. Те морщились, отмахивались, отворачивались и приговаривали: "Дым на вора, дым на вора!" Очнувшийся дым начинал метаться по кругу и заглядывать в лица - кто же вор? Затем виновато прибивался к земле и уползал в сторону близкой низины, где собирался плотными синими слоями и вечером засыпал.

  Находящаяся в Дунькиной избе прекрасная половина человечества проводила время в приятных разговорах, попутно занимаясь рукоделием, благо принесенные с собой несколько керосиновых ламп давали достаточно света. Заботливые хозяйки вязали шерстяные носки, пряли куделю, наматывая суровые (льняные) нитки на веретено, или латали захваченную из дома ветхую одёжку. Бабам загустевший дым стал надоедать. "Ишь накурили черти, хоть топор вешай!" - ругали они мужиков. Кто-нибудь помоложе вставал распахнуть дверь и пустить свежего воздуха. Недовольный дым лениво шевелился, выглядывал в дверной проем, но покидать обжитое место не хотел. Задора нашим бабам не занимать - скоро дым стали выгонять постилахой - самотканой простыней. Дым заволновался, закрутился - как бы совсем не выгнали с постоя! Спасибо мужикам - не дали друга в обиду: "Вы попуститесь махаться, и дверь притворите, все выстудили заразы!" Заметно поредевший дым смирно плавал по избе и плохо думал о бабах: "Мало вас мужики за волосья таскают и веревочными вожжами учат. Мало! Красота от этого не страдает, а вот ума и обходительности заметно прибавляется". Дым со смехом вспомнил прежние времена, когда не было спичек-серников, и бабы впробеги таскали по деревне угли в горшке, чтобы развести огонь в русской печи. Уложенные кое-как дрова дымили, дым радостно лез в избу, а бабы гонялись за ним с решетом. Слава богу, давно прошли времена, когда у печей не было труб, и люди ходили закопченные, словно черемисы - марийцы, жившие в чумах по соседству.

  "Бестолковый народец - ни костер развести, ни табак покурить", - унизил он напоследок хранительниц семейного очага и задумался о завтрашнем, субботнем дне. Сколько бань в деревне, и все надо будет протопить по-черному. Холода стоят нешуточные, дров и дыма потребуется прорва; хорошо хоть ветра нет и тяга добрая. Да тут ещё кое-кто из мужиков взял моду коптить в бане мясо, - подвесят рядом с каменкой свиную тушу и заставляют дым до умопомрачения кружиться. Одна отрада, любил дым, помотавшись в трудах по бане, покрывая сажей и копотью потолок со стенами, выбраться на белый свет по деревянной трубе, серым столбом подняться в промороженное до голубизны небо и наравне с солнцем взирать оттуда на укутанную снежным одеялом спящую землю.

  Была у дыма и отдушина, хобби по-нынешнему: он предсказывал погоду. Да так ловко - не в пример нынешним метеокудесникам. Православный народ давно усвоил, что дым из трубы столбом: зимой к морозам, а летом к вёдру - сухой и жаркой погоде. Дым из трубы без ветра бьёт к земле: зимой к снегу, а летом к дождю.

  Дым верно служил людям и не бросал человека в беде. В лютый буран и кромешную тьму приносил заблудшим путникам и уставшим лошадкам запах жилья и надежды. Наградой за труд был памятник дыму - стоящий на зеленой лужайке сияющий медный самовар с медалями, дымящийся от тлеющих в нём еловых шишек.

 

2017 год.                                                                                                          п. Вохма. В. Новых.  

 

Крапива и бабочки.

 

  В раннем детстве до 5 лет, я рос вольной птицей, мать с отцом были вечно на работе, а старшая сестра в школе. Дедушек у меня не было вовсе, а единственную бабушку не видел в глаза. Жизнь круто изменилась в 5 лет, когда отец уехал на год учиться, а на хозяйство привезли бабушку Авдотью. Бабушка, которую в родной деревне звали прокурором и с которой советовались мужики, мою жизнь не улучшила. Напротив, каждый день я бывал доведён до слёз и не одиножды. "Щипица из коуровского поля" - дразнила меня противная старушка. Конечно, и я немного портил ей кровь: регулярно обливал ледяной водой из велосипедного насоса, клеил к ней смолой куриные пух и перья, Спящей рисовал сажей и дегтем усы под носом и впускал в приоткрытый рот живых мух. Бабушка и во время сна не выпускала из рук хворостину. "Подойди-ка, голубчик, как я тебя жогну", - обычно говорила она, открывая глаза. Летом бабушка регулярно устраивала мне крапивный массаж, хлеща при удобном случае по босым ногам, благо носил я короткие штанишки с лямкой через плечо. Мать матери была для меня неотвратимой небесной карой, а вот на крапиву спустил весь свой гнев. Изготовив из гнутой ивовой ветки будёновскую шашку, я бросил на врага конный эскадрон. Сидя верхом на гладком бабушкином батоге и держась за него одной рукой, зажатой в другой острой саблей, я с гиканьем рубил заросли неприятеля, обнаруженные на пустыре. Ошеломлённая нападением крапива покорно ложила на бок свои буйные зеленые головы.

  Моя годовая каторга тянулась казалось вечно, но конец бывает всему. Ученый отец вернулся ветеринаром, с отличным знанием латыни, что было нетрудно при его голове 62 размера. Родитель имел врожденную способность мгновенно умножать и делить в уме двухзначные числа, а трехзначные - с небольшой задержкой. Жизненный принцип отца был предельно прост: есть два мнения - моё и неправильное. Бабушкино мнение признали не только не правильным, но и вредным, и в рекордно короткие сроки Евдокию Васильевну с почетом доставили на историческую родину.

  Белыми и черными птицами пролетели над землёй дни и ночи, складываясь в годы. На родовой усадьбе я давно разместил пасеку. Ушли в иной мир родители, и я остался за старшего. Великая труженица мать содержала хозяйство в идеальном порядке, а я не очень. Незаметно от заборов вползла крапива, и ей понравилось у меня. Стала перебираться под кусты смородины, под стены строений. Конечно я скашивал её, пытался вырывать, но силы были неравны, и мы заключили соглашение. Крапива осталась жить в отведенных ей местах - резервациях, а я стал брать с неё дань в мае месяце на зелёные щи и банные веники.

  Вездесущие бабочки-крапивницы восприняли крапивные заросли как дар небес. Часто я не без удовольствия наблюдал за зелёными полосатыми гусеницами, оставляющими от листьев одни прожилки. Однажды гусеницы появились другие - крупные, чёрные, блестящие, очень пушистые и красивые. Следующий раз я наведался к гусеницам в трудное для них время: пришла беда - они съели все листья и голодали. Одни свернулись клубочком, другие висели на верхушках стеблей и осматривали окрестности. Увы, рядом крапивы не было. Я сбегал в баню за тазиком, стряхнул в него страдалиц, собрал упавших с земли, отнёс за полсотни метров и высыпал в сонное крапивное царство. Через пару часов наведался к подшефным и улыбнулся - чёрное стадо гусениц дружно паслось на изумрудном лугу. Спустя время на пасеке появилась уйма крупных чёрных бабочек, да каких! Это были адмиралы. Их крылья имели красивый рисунок из ярких оранжевых полос и белых пятен. Меня бабочки совершенно не боялись, но соблюдали метровую дистанцию и под ноги не лезли. Скоро к ним стали прилетать гости: чёрная, с жёлтой каймой на крыльях, траурница; красная, в чёрную крапинку, перламутровка; темно-красный, с четырьмя кругами на крыльях, дневной павлиний глаз. Раз залетела такая недотрога - тёмно-зелёная, огромная, с красным рисунком, что я не нашёл её и в определителе бабочек. Что в общем то не удивительно, почти все они перелётные и прилетают к нам из европейских и африканских средиземноморских регионов.

  Однажды, проходя по дорожке, я увидел на стене веранды очень крупную красивую бабочку, остановился и протянул к ней руку, с открытой кверху ладонью. "Ну иди сюда, друг," - приветствовал я мотылька. И чудо, он сел на ладонь и стал ощупывать её хоботком. "Да ты мёда хочешь - понял я - сейчас угощу." Мы пошли в пасечный домик за угощением, но по дороге бабочка слетела с руки. Капнув на тыльную сторону ладони, между указательным и большим пальцами каплю тягучего свежего мёда, я вернулся обратно. Мотылёк словно ждал меня на старом месте, сразу сел на руку и раскрутив хоботок, принялся трапезничать. Процедура продолжалась минут десять, и я внимательно рассмотрел приятеля. Бабочка была чёрная, с белой перевязью заднего крыла и с красным глазком на нём, размах крыльев достигал восьми сантиметров. По фантастическому, сине-фиолетовому переливу крыльев, я определил, что это самец переливницы ивовой и стал называть его "Другом". Выпив мед, мотылёк и не думал улетать, я так и ходил с ним, а затем стряхнул на цветы - меня ждали дела. Назавтра, когда я приехал на пасеку, Друг немедленно прилетел ко мне, уселся на правую руку и потребовал продолжения банкета. Пообедав, он сложил крылья и задремал на руке, видимо считая себя в безопасности. Конечно, он мешал мне работать, и я выработал стратегию на перспективу. На следующий день не стал Друга с утра кормить, а надев на себя пчеловодческий костюм с лицевой сеткой, пересадил его с руки на правое плечо. Там он не мешал мне и был на виду. "Хватит бездельничать, будешь мне помогать с пчёлами работать" - объяснил я Другу его новое назначение. Мы снимали с улья крышу, отгибали холстик и дышали божественным ароматом пчелиного дома. Я вынимал и рассматривал гнездовые рамки, а Друг, увидев столько мёда, приходил в восторг - он хлопал крыльями, пританцовывал, шевелил усиками и спирально закрученным хоботком. Пчелиные семьи, как и люди, все разные. В одних пчёлы не обращали на нас никакого внимания, а в других интересовались, зачем мы лезем в их жилище. Сторожевые пчёлы подлетали к моему лицу, закрытому сеткой и зависнув на одном месте, недовольно и угрожающе жужжали. Друг немедленно захлопывал крылья, прятал в них усики и плотно прижимался к моему плечу, всячески демонстрируя, что он не при делах и здесь случайно. "Хорош помощник" - смеюсь я. Замечу, что пчёлы нападают на шмелей, ос, мух и слепней, севших на прилётную доску у летка улья, но никогда не трогают сидящих там бабочек. Поддымливаю пчёл из дымаря, они успокаиваются, и Друг, просканировав усиками пространство, распахивает крылья.

  Наступает чайная пауза. Перед входом в дом мотылёк слетает с плеча и остаётся на улице. Я выношу ему мёд, кормлю, и мы расстаёмся до следующего утра. Друг категорически не хочет больше работать, он хочет спать - от мёда все спят. Через несколько дней Друг осмеливается войти со мной в дом, внутри срывается с плеча и летит прямо на кухню. Там с лёта садится в открытую банку с мёдом и намертво вязнет. Я выкладываю из спичек гать и с огромным трудом, боясь оторвать хлипкие конечности, вызволяю незадачливого сладкоежку из медового болота. С этого времени мёд стоял только в закрытой вазе, а Друг получал свою порцию на печенюшке. Мотылёк прогрессировал на глазах - на медовую дегустацию стал летать самостоятельно, впереди меня, исполняя по дороге какой-то туземский танец радости. Ждал, когда я открою дверь и пропущу его в дом. Первое время выполнял команду: "Закончить приём мёда!" Я вставал из-за стола, и он летел за мной на выход, но вскоре обленился и засыпал на печенине, вместе с которой его и отправляли на природу.

  Ступеньками дней прошагало трудовое лето и ушло в дальние страны, приведя на смену красавицу-осень. Друг куда-то запропастился, и я думал, что он улетел вслед за летом. В сентябре, традиционно на Семёновой неделе (Семёнов день 14 сентября), копали с семейством картошку, посаженную в сотне метров от пасеки. С утра было не жарко. Сильный порывистый ветер гнал на восток послушные облака, сердито обрывал с деревьев и швырял на землю разноцветные листья, забирался под одежду и холодил. К обеду распогодилось и потеплело - старательный ветер очистил небо, и выпустил солнечные лучи из облачного плена. Совершенно неожиданно прилетел Друг и сел мне на руку. Ветер трепал его, ложил на бок, но он цепко держался и выказывал желание перекусить. "Хочешь чудо посмотреть?" - позвал я работающую рядом жену. Она подошла и стала восторженно рассматривать красавца, а затем потянулась погладить. "Убери руки, это не кошка, его не гладят," - остановил я её. Вообще-то он ко мне прилетел - обидчиво заявила супруга, - а на тебя сел случайно." "С чего это?" - удивился я. "Потому что я приятная, интересная и сладкая дама, а от тебя вечно каким-то мазутом пахнет", - парировала жена. Интересно, чем должно пахнуть от человека, у которого несколько гаражей железа? Я не стал ссориться и рассказал своей половине о своей дружбе с ивовой переливницей. Затем сходил домой, покормил Друга и посадил его на согретую солнцем стену. Через час он опять прилетел ко мне, и я снова угостил мотылька мёдом. Это была наша последняя встреча, видимо он запасся питанием и отправился на юг.

  Большинство бабочек не могут пережить нашу холодную зиму и улетают в тёплые страны. Благополучно зимуют только крапивницы и павлиний глаз, но и им лучше помочь. Синицы, в поисках белкового корма в зимний период, залетают в сарайки, чердаки, находят и расклёвывают оцепеневших мотыльков. В начале осени я обычно на несколько дней открываю подвал дома и пускаю на зимовку желающих, а весной выпускаю в тёплый день на волю. Всех уснувших бабочек, что нахожу в разных местах, приношу и прицепляю к потолку омшаника. В отдельные годы вместе с пчёлами прекрасно зимуют по два десятка красавиц.

  Замечу, что бабочки хорошо поддаются дрессировке. У меня в столярной мастерской почти год жили две крапивницы. Всё лето они залетали на ночлег в открытое на день окно, а утром терпеливо ждали, когда их выпустят на свободу, при этом не бились в стекло и не путали окна. Меня совсем не боялись, летали вокруг головы, и играя, садились на волосы.

  Разноцветные бабочки регулярно идут на контакт со мной, но я их больше не приближаю - слишком хрупка и ответственна дружба человека с мотыльком.

 

2017 год.                                                                                                          п. Вохма. В. Новых.  


Суровая зима 21 года.

    Зима нынче удалась - настоящая, старинная, нашенская, живу в деревне безвылазно, в старом родительском доме. Топлю беспрерывно печки, хорошо дров запасено на несколько лет вперед. Зайдешь с мороза в избу - жить хочется. Тепло от печки живое, благодатное. На краю плиты чайник чуть паром попыхивает. Гороховая похлебка в нержавеющей кастрюльке, приправленная тушёнкой, томится, аромат такой пускает, что ноздри у меня шевелятся. Играет негромкая музыка, дисками два ящика тумбочки под телевизором забиты. Сейчас вот Виктор Королев так сладко, зараза, поет, танцевать хочется: "А щеки словно снегири, снегири, на морозе все горят, все горят." Отдыхать только особо некогда. Второй год ведем с сыном полную реконструкцию пасечного хозяйства, слава Богу эта работа к концу подходит, заканчиваем внутреннюю отделку производственных помещений. Дальше Лёша будет технику: трактора, прицепы к ним, мотоциклы к техосмотру и лету готовить, а мне до активного пчеловодческого сезона нужно успеть пяток новых ульев сколотить, да рамок гнездовых и магазинных хотя бы полторы сотни изготовить.

    Вдохновение и оптимизм черпаю от живой природы. Кипит жизнь вокруг кормушки для больших птиц. Старшая здесь сорока, крупный самец с длиннющим хвостом. Свой, доморощенный. Года три назад летней порой четыре молодых сорочёнка шагали с метровым интервалом по дороге у дома, подняв хвосты, словно гренадёры кивера. Один из них и прижился, горе только у него случилось перед новым годом, самку потерял. Думаю куница скушала ночью на дереве, во время сна. Несколько дней вдовец ничего не ел, да и сейчас не в себе - худо мужику без бабы. Даже корм в запас не таскает, поклюет и улетает. Сойки почувствовали слабину и взбодрились, с двумя сороками было совсем туго. Одна белобока уносит еду и прячет, а другая занимает место в кормушке, набирая мелконарезанную вареную колбасу и хлеб в клюв. Я отгонял стрекотуний стуком в оконное стекло, они улетали, освобождая место другим голодающим. У птиц, строгая иерархия, вначале кушают сильнейшие, и это естественно, в реальной жизни первыми кормят мужчин - воинов и защитников семьи. Прошлой зимой прилетала совсем мелкая сойка, видимо подросток, так ей мало чего перепадало.

    Кормушка установлена у меня на стальной трубе, чтобы бродячие кошки и лесные хищники не залезали, перед аллеей из елей, посаженных три десятка лет назад для защиты от северных ветров и метелей. Вечером кладу под елку косточки, сухари и остатки со стола для ночных гостей - лисы и енотовидной собаки. Лису прикармливаю с корыстными целями, как пугало для местных зайцев, живущих у нас словно в заповеднике. Прошлой  зимой эти нехорошие лопоухие создания погрызли все яблони-дички в окрестностях. Пострадали молодые яблоньки с грушами и в нашем саду. Сравнительно недавно в деревне проживало четыре известных охотника и зайцы не смели приблизиться к садам и на километр. Жили незаметно в логу у речушки Ключевка, снимали кору с молодых осинок, изредка попадая на жаркое и были очень счастливы. Увы, зверобои вели давнюю дружбу с Бахусом, двоих он по знакомству отправил прямиком в райские кущи, а остальным этот греческий бог виноделия испортил ноги, косые им теперь только что по головам не ходят. Передвигаются толпами, видимо целую банду сколотили.

    К сожалению с лисой приключилась неприятная история. Всё началось с сойки, той, которая приветствовала меня каждое утро. Конечно, голосок у неё ещё тот - словно скрипучие ворота на ржавых петлях-навесах открывают, но всё равно приятно, когда уважают.

  Утащенные из кормушки харчишки она прятала на краю поля под березой в снег. Патрикеевна унюхала нычку и белым днем стала выкапывать. Сойка от такой наглости голову совсем потеряла, с протестующим криком опустилась рядом с плутовкой, где и закончила свой земной путь, одни перья от нее остались. Лисице тоже не поздоровилось, её вскоре разорвал волк, я зимой часто его следы видел рядом с лосиными. Как этот волчара позорный лису унетовал, не могу сказать, возможно из засады взял. Сын пошел на широких лыжах кататься и по рыжему хвосту нашел место пиршества, малость снежком присыпанное. По душу серого приезжали два важных охотника, но он не пожелал с ними встречаться.

    Ночами освещаю сад светодиодными прожекторами, но думаю, напрасные хлопоты. Заяц сейчас цивилизованный, ничего не боится.

 2021. В. Новых.

Шефская помощь.

 

Наш начальник, Михал Михалыч, вернулся с совещания в райкоме партии озабоченным и целеустремленным. "Завтра всем в обязательном порядке в подшефный колхоз на сенокос, - озадачил он расслабившийся по причине красного лета коллектив, - добираемся своим транспортом, а послезавтра вас захватит вездеход из межколхозного автопредприятия".

     Два наших Уазика - легковой и микроавтобус, под завязку забитые людьми и замотанными в тряпки косами, долго и трудно боролись с никуда не годной дорогой. Ревя моторами, гоняли грязную воду по глубоким колеям, ухали в бездонные ямы, таскали и выручали друг друга, и добрались-таки до заветной цели. Обессилено замолчали парящие от надсады двигатели, а мы, обалдевшие от тряски, выбрались на белый свет и организовали перекур. День отработали в знакомом по прошлому году логу, с азартом скашивая молодые цветущие травы. Упёрлись и подвалили травостой на всей площади лога.

    На следующее утро, около восьми часов, нас действительно подобрала машина автохозяйства - армейский вездеход марки Урал-375. На откинутых вдоль бортов штатных скамейках сидело человек десять веселых молодых мужчин - шоферов, слесарей и механиков, шефов, как и мы, захудалого колхоза "Красный сокол". Захудалым колхоз стал по указанию сверху. Когда-то это было передовое хозяйство, с лучшим в районе по продуктивности молочным стадом. Проводимая с середины 70-х специализация и концентрация сельхозпроизводства вынудила колхозников "Красного сокола" заниматься овцеводством. Коров развели по соседям, а оставшиеся без привычной работы люди покидали родные места целыми деревнями. Свезённые со всего района овцы мёрли, словно мухи, от инфекций и инвазий. В природе скученность жвачных животных всегда вызывает эпидемии, зараза распространяется через пастбища.

   Сено многолетних трав - клевера и тимофеевки для овец не годится, им нужно мелкое, луговое. Вот и напрягали нас, работников шефствующих организаций, с косьбой естественных сенокосов, где тракторную косилку зачастую не пустишь из-за мелкоконтурности и рельефа. Неудобья, одним словом.

    В кузове было шумно, сидящие впереди у кабины мужички азартно играли в карты - шамайку, трое на трое. Вместо стола использовали обрезок древплиты, лежащий на коленях. Временами машину резко встряхивало на ухабах, она кренилась, импровизированный стол падал вниз, вызывая громкое недовольство игроков. Одни из них собирали упавшие карты, а другие ругали через опущенное стекло дверки водителя, предрекая, что совсем скоро он будет ездить на ишаке. Таким макаром доехали до конторы колхоза, где нас особо не ждали. Хорошо председатель сегодня на месте был, но и он не знал, куда нас приткнуть. И обратно мужиков не отправишь, в райкоме партии живо намылят холку, а то и выговор сочинят. "Как снег на голову свалились эти чертовы шефы, - сокрушался Федор Гаврилович, - ума не приложу, что с ними делать; может бросить в болотистый лог за конторой, пущай там валандаются?"

"Не бросить, - возразила колхозный парторг Ангелина Сергеевна, серьезная дама в теле, - накануне приезжали специалисты управления сельского хозяйства и всю травушку "выдрали" там". "Это просто удар ниже пояса, - возмутился председатель, - лог всегда был нашим спасением от окаянных шефов. В прошлые годы его по неделе косили, как же управленцам удалось за день управиться?" "Ихние инженеры-механики случайно увидели в нашем складике, тот, что рядом стоит, чехословацкую ручную косилку в упаковке, самовольно вытащили её, собрали и пустили в работу, - подала голос агрономша, - да и бабы в управлении ломовые, шибче мужиков косами машут." Она и посоветовала направить охочих до работы приезжих в деревню Оглоблино, где остался один житель, и трава совсем не кошена.

   Деревня оказалась километрах в пяти. Проехали улицей пустых домов и встали у последнего, с виду жилого, но почему-то с заколоченными досками окнами. У ворот стояли двое: невысокая, хрупкая бабулька в белом, завязанном под подбородком платочке и крепкий мужчина лет пятидесяти. Мы попрыгали из кузова через задний, открытый водителем, борт на землю и подошли к ним, намереваясь попросить воды из колодца. Расстроенный чем-то мужчина проводил до источника, и объяснил дорогой, что повезет сегодня мать в город, насовсем. "Я подремал ночью пару часов, - рассказывал он, - а мать совсем не ложилась. С вечера затопила русскую печь и все сидела у чела, на пламя смотрела. Часа в четыре утра, как светать стало, ушла с деревней прощаться и только перед вашим приездом вернулась." У меня защемило сердце. Я зримо увидел трагедию расставания старого человека с родиной. В голубеньком, побелевшем от стирки, рабочем халате и мокрых от росы сапогах на босу ногу, идет она по деревенской улице. Над лесом показалась громада солнца, первые, ещё не проснувшиеся до конца, лучи робко озаряют окрестности, скользят по стенам домов и найдя окна, радостно входят внутрь. Вновь воскресла и ожила деревня: кричат вразнобой петухи, мычат коровы, подойник звякнул и голоса людей раздались. Встают на месте пустырей ухоженные дома, с восторгом смотрящие на хрустальный утренний мир чистыми стеклами окон - очей в белых наличниках. Сидят на скамейках у изб милые сердцу односельчане, с любовью приветствуют соседку, и она с поклоном отвечает взаимностью. Наяву разговаривает с ними, просит прощения, что не сможет больше присматривать за деревней. Хозяина давненько схоронила, тянулась сколь могла одна, да нет больше ни сил, ни смогаю. Сынку с Урала не наездить сюда, забирает он меня к себе и увозит сегодня в приказном порядке.

      Медленно, с частыми остановками, обошла селение и вышла на деревенский выгон, куда провожали коровушек по утрам. Послышались голоса подружек-товарок: "А что Марья, привезет ли ноне сынок внука из Челябы на лето? Не знаю, бабоньки, не бывать ему видно, пишет, что квартиру новую от завода получает. Хорошо, хоть летось Сашеньку вволю парным молочком напоила."

    Едва заметной тропинкой спустилась к чуть слышно журчащей речушке, и словно в кино потекли перед глазами яркие, такие милые сердцу кадры ушедшей жизни. Здесь на берегу, у омутка, располагался деревенский люд за сенокосом на обед и недолгий отдых. Жарило, словно не с ума, солнце, садело, щедро политое трудовым потом и обсыпанное сенной трухой тело под цветастым хлопчатобумажным платьицем. В неподвижном, горячем воздухе  плотно стоял аромат высохших трав, свежесваренного супа в артельном котле и кипящего смородинного чая. Обедали семьями, по очереди таскали ложками из большого эмалированного блюда-миски немудреный, но вкуснящий супец из молодой телятины, приправленный мелконарезанным зеленым пером лука. Хрустели первыми, ранними огурчиками и долго чаевничали, вприкуску с сахаром-рафинадом или "голенькой" карамелью. Молодёжь похватала пищу на бегу и теперь развлекалась, как могла. Кто-то сунул лупоглазого лягушонка за ворот платья смирной девчушки и пожалел об этом - от визга закладывало уши. Три девчонки постарше поймали зазевавшегося парничка и спихнули-таки в метровую, вымытую речушкой на повороте яму. Беготня, хохот, веселые звонкие крики - разомлевшие от сытной еды и обильного чая родители с умилением и гордостью наблюдали за стремительно взрослеющими чадами.

    Мы косили поблизости, когда к дому подъехала обещанная председателем грузовая машина. От помощи нашей, предложенной заранее, отказались, а подойти поближе не хватило духу, там было и без нас тошно. Сухими, выплаканными глазами старушка долго смотрела на нахохлившийся осиротевший дом и несколько раз перекрестила его. К ней подошел сын: "Пора, мама." Бабушку усадили в кабину, сын забрался в кузов, шофер подал ему чемодан с сумкой, несколько узлов с одеждой, и машина тронулась. Побросав работу, мы молча махали руками, навсегда прощаясь с последней хранительницей теперь уже обреченной деревни. Неожиданно тревожно зашумели листвой стоящие перед домом вековые тополя, словно протестуя происходящему.

     Домой возвращались притихшие, удрученные. Напрасно самый заядлый картёжник, жизнерадостный здоровяк Володя, хвастал добытым и затащенным в кузов трофеем - колченогим, топорной работы столом. Играть в карты совсем не хотелось.

     Печально, что мы никогда не сможем повернуть вспять стремительно уходящее вперед время.

 2021.  Новых В. А.